Пятница
мар 29 
  • Войти
  • Регистрация
    Регистрация
    Все поля, отмеченные символом (*), обязательны для заполнения!
    Настоящее имя: *
    Имя пользователя: *
    E-mail: *
    Пароль: *
    Подтверждение пароля: *
  • Поиск
Шрифт
  • Increase font size
  • Default font size
  • Decrease font size
Главная >> литраздел >> литраздел >> Записки маркера - Лев Толстой


Записки маркера - Лев Толстой

Печать E-mail
(1 голос)
литраздел
Оглавление
Записки маркера - Лев Толстой
Страница 2
Страница 3

Молчит. Не то что прежде дурака сказал. Вот и стали играть на квит да на квит. Я на него рублей восемьдесят и набил. Так что ж? Каждый день со мной играть стал.

Того и ждет, бывало, чтобы не было никого, а то, известно, при других стыдно ему с маркелом играть. Раз как-то погорячился он, а рублей уж за ним с шестьдесят было.

- Хочешь, - говорит, - на все?

- Идет, говорю.

Выиграл я.

- Сто двадцать на сто на двадцать?

- Идет, - говорю.

Опять выиграл.

- Двести сорок на двести на сорок? - Не много ли будет? - говорю.

Молчит. Стали играть: опять моя партия.

- Четыреста восемьдесят на четыреста на восемьдесят?

Я говорю:

- Что ж, сударь, мне вас обижать. Сто-то рубликов пожалуйте; а то пусть так будут.

Так он как крикнет! А ведь какой тихий был.

- Я, - говорит, - тебя исколочу. Играй или не играй.

Ну, вижу, делать нечего.

- Триста восемьдесят, - говорю, - извольте.

Известно, хотел проиграть.

Дал я сорок вперед. У него пятьдесят два было, у меня тридцать шесть. Стал он желтого резать, да и положи на себя восемнадцать очков, а мой - на перекате стоял.

Ударил я так, чтоб выскочил шар. Не тут-то было, он дуплетом и упади. Опять моя партия.

- Послушай, - говорит, - Петр (Петрушкой не назвал), я тебе сейчас не могу отдать всех, а через два месяца хоть три тысячи могу заплатить.

А сам весь кра-асный стал, дрожит ажно голос у него.

- Хорошо, - говорю, - сударь.

Да и поставил кий. Он походил, походил, пот так с него и льет.

- Петр, - говорит, - давай на все.

А сам чуть не плачет.

Я говорю:

- Что, сударь, играть!

- Ну, давай, пожалуйста.

И сам кий мне подает. Я взял кий да шары на бильярд так шваркнул, что на пол полетели: известно, нельзя не пофорсить; говорю:

- Давай, сударь.

А уж он так заторопил, что сам шар поднял. Думаю себе: "Не получить мне семисот рублей; все равно проиграю". Стал нарочно играть. Так что же?

- Зачем, - говорит, - нарочно дурно играешь?

А у самого руки дрожат; а как шар к лузе бежит, так пальцы растаращит, рот скривит да все к лузе и головой-то и руками тянет. Уж я говорю:

- Этим не поможешь, сударь.

Хорошо. Как выиграл он эту партию я говорю:

- Сто восемьдесят рубликов за вами будет да полтораста партий; а я, мол, ужинать пойду.

Поставил кий и ушел.

Сел я себе за столик против двери, а сам смотрю: что, мол из него будет? Так что ж? Походит, походит - чай думает: никто на него не глядит - да за волосы себя как дернет, и опять ходит, бормочет все что-то, да опять как дернет.

После того дней с восемь не видать его было. Пришел в столовую раз, угрюмый такой, и в бильярдную не зашел.

Увидал его князь:

- Пойдем, - говорит, - сыграем.

- Нет, - говорит, - я больше играть не буду.

- Да полно! пойдем.

- Нет, - говорит, - не пойду.

Тебе, - говорит, - добра не сделает, что я пойду, а мне дурно от этого будет.

Так и не ходил дней с десять еще. А потом на праздниках как-то заехал, во фраке, видно в гостях был, и целый день пробыл: все играл; на другой день приехал, на третий... Пошло по-старому. Хотел я было с ним еще поиграть, так - нет, - говорит, - с тобой играть не стану. А сто восемьдесят рублей, что я тебе должен, приди ко мне через месяц: получишь.

Хорошо. Пришел к нему через месяц.

- Ей-Богу, - говорит, - нет, а в четверг приди.

Пришел я в четверг. Славную такую квартерку занимал.

- Что, - говорю, - дома?

- Почивает, - говорят.

Хорошо, подожду.

Камердин у него из своих был - старичок такой седенький, простой, ничего политики не знал. Вот и поразговорились мы с ним.

- Что, - говорит, - мы тут живем с барином! Совсем замотались, и никакой им ни чести, ни пользы нет от Петербургу от этого. Из деревни ехали, думали: будем как при покойнике барине, царство небесное, по князьям, по графам да по генералам ездить; думали: возьмем себе какую из графинь кралю, с приданым, да и заживем по-дворянски; а выходит на поверку, что мы только по трахтирам бегаем - совсем плохо! Княгиня-то Ртищева ведь нам тетка родная, а князь Воротынцев тятенька хресный. Что ж? только на Рождество был раз, да и носу не кажет. Уж ихние люди и то смеются мне: что, мол, ваш барин-то, видно, не в папеньку пошел. Я раз и говорю ему:

- Что, сударь, к тетеньке не изволите ездить? Они скучают, что вас давно не видали.

- Скучно, - говорит, - там, Демьяныч!

Поди ты! только и веселья нашел, что в трахтире. Хоть бы служил что ли, а то нет: занялся картами да прочим, а уж евти дела никогда к добру не поведут...

Э-эх! пропадаем мы, так, ни за грош пропадаем!.. У нас от барыни-покойницы, царство небесное, богатейшее именье осталось: тысяча душ слишком, тысяч на триста лесу было. Все заложил теперь, лес продал, мужичков разорил, и все нет ничего. Без господина, известно, управляющий сам больше господина... дерет с мужика последнюю шкуру, да и шабаш. Ему что? набить бы только карман, а там хоть с голоду все помирай. Намедни пришли два мужичка, жалобы принесли от всей вотчины.

- Разорил, - говорят, - в конец мужиков.

Что ж? прочитал жалобы, дал по десяти рублей мужичкам. - Я, - говорит, - сам скоро буду. Получу деньги, - говорит, - расплачусь, тогда уеду.

А где расплатиться, когда мы все долги делаем! Ведь много ли, мало ли, тут зиму прожили, тысяч восемьдесят спустили; а теперь в доме рубля серебром нету! А все от добродетели своей. Уж такой простой барин, что и сказать нельзя. От этого самого и пропадает, так вот ни за что пропадает.

И сам чуть не плачет, старик-то. Такой старик смешной.

Проснулся часу в одиннадцатом, позвал меня.

- Не прислали мне, - говорит, - денег, только я виноват. Затвори, - говорит, - дверь.

Я затворил.

- Вот, - говорит, - возьми часы или булавку брильянтовую и заложи их. Тебе, - говорит, - за них больше ста восьмидесяти рублей дадут, а когда я получу деньги, то выкуплю, - говорит.

- Что ж, - я говорю, - сударь, коли денег у вас нет, нечего делать: пожалуйте хоть часы. Я для вас могу уважить.

А сам вижу, что часы рублей триста стоят.

Хорошо. Заложил я часы за сто рублей, а записку ему принес.

- Восемьдесят, - говорю, - рублей за вами будут; а часы сами извольте выкупить.

Так и по сие время восемьдесят рублей моих денег за ним осталось.

Таким-то родом стал он к нам опять каждый день ходить. Уж не знаю, какие у них промеж себя расчеты были, только все вместе с князем езжали. Или с Федоткой наверх пойдут играть. И тоже какие-то у них втроем мудреные счеты были: тот тому дает, тот тому дает; а кто кому должен, не разберешь никак.

И бывал он таким манером у нас два года, почитай, что каждый день, только вид уж свой потерял: бойкой стал и другой раз до того доходил, что у меня по целковому занимал извозчику отдать; а по сту рублей с князем партию играли.

Скучный, худой, желтый стал. Приедет, бывало, абсинту сейчас рюмочку велит подать, канапе закусит, да портвейном запьет; ну, и повеселей как будто.

Приезжает раз перед обедом, на маслянице дело было, и стал с каким-то гусаром играть.

- Хотите, - говорит, - заинтересовать партию?

- Извольте, - говорит. - На что?

- Бутылку Клодвужо, хотите?

- Идет.

Хорошо. Гусар выиграл, и пошли кушать. Сели за стол; только Нехлюдов и говорит:

- Simon! бутылку Клодвужо; да смотри, согреть хорошенько.

Simon ушел, приносит кушанье, бутылки нет.

- Что ж, говорит, вино?

Simon побежал, приносит жаркое.

- Подавай же вино, - говорит. Simon молчит. - Что ты с ума сошел! мы уж кончаем обедать, а вина нет. Кто ж его пьет с десертом?

Побежал Simon.

- Хозяин, - говорит, - вас просит.

Покраснел весь, выскочил из-за стола.

- Что, - говорит, - ему надо?

А хозяин стоит у двери.

- Я, - говорит, - не могу вам больше верить, коли вы мне по счету не заплатите.

- Да я, - говорит, - вам сказал, что я в первых числах отдам.

- Как вам угодно, - говорит, - будет; а я в долг не могу беспрестанно давать и ничего не получать. У меня и так, - говорит, - десятки тысяч в долгах пропадают.

- Ну, полно, моншер, - говорит, - уж мне-то можно поверить. Пришлите бутылку, а я постараюсь вам поскорее отдать.

И убежал сам.

- Что это, вас зачем вызывали? - гусар говорит.

- Так, - говорит, - просил меня об одной вещи.

- А славно бы, - говорит гусар, - теперь винца тепленького стакан выпить.

- Simon, что же?!

Побежал мой Simon. Опять нет ни вина, ничего. Плохо. Вышел из-за стола, прибежал ко мне.

- Ради Бога, - говорит, - Петруша, дай мне шесть целковых.

А на самом лица нет.

- Нету, - говорю, - сударь, ей-Богу, да ужи так за вами моих много.

- Я тебе, - говорит, - сорок целковых за шесть через неделю отдам.

- Коли бы были, - говорю, - я бы несмел отказать, а то, ей-ей, нету.

Так что же? выскочил, зубы стиснул, кулаки сжал, как шальной по колидору бегает, да по лбу себя как треснет.

- Ах! - говорит, - Господи! Что это?

Даже не зашел в столовую, вскочил в карету и ускакал.

То-то смеху было. Гусар говорит:

- Где, мол, барин, что со мной обедал?

- Уехал, - говорят.

- Как уехал? Что ж он сказать велел?

- Ничего - говорят, - не велели сказывать: сели, да и уехали.

- Хорош, - говорит, - гусь!

Ну, думаю себе, теперь долго ездить не будет, после то есть сраму такого. Так нет. На другой день в вечеру приезжает. Пришел в бильярдную и ящик какой-то с собой принес. Снял пальто.

- Давай играть, - говорит. Глядит исподлобья, сердитый такой.

Сыграли партийку.

- Довольно, - говорит, - поди принеси мне перо и бумаги: письмо нужно написать.

Я, ничего не думамши, не гадамши, принес бумаги, положил на стол в маленькую комнату.

- Готово, - говорю, - сударь.

Хорошо. Сел за стол. Уж он писал, писал, бормотал все что-то, вскочил потом нахмуренный такой.

- Поди, - говорит, - посмотри, приехала ли моя карета?

Дело в пятницу на Масляной было, так никого из гостей не было: все по балам.

Я пошел было узнать о карете, только за дверь вышел:

- Петрушка! Петрушка! - кричит, точно испужался чего.

Я вернулся. Смотрит, он белый, вот как полотно, стоит, на меня смотрит.

- Звать, - говорю, - изволили, сударь?

Молчит.

- Что, - говорю, - вам угодно?

Молчит.

- Ах, да! давай еще играть, - говорит.

Хорошо. Выиграл он партию.

- Что, - говорит, - хорошо я научился играть?

- Да, - я говорю.

- То-то. Поди, - говорит, - теперь, узнай, что карета?

А сам по комнате ходит.

Я себе, ничего не думая, вышел на крыльцо: вижу, кареты никакой нет, иду назад.

Только иду назад, слышу, кием ровно стукнул кто-то. Вхожу в бильярдную: пахнет что-то чудно.

Глядь: а он на полу лежит, ве-есь в крови, и пистоль подле брошена. Так я до того испужался, что слова сказать не мог.

А он дрыгнет, дрыгнет ногой, да и потянется. Захрапел потом, да и растянулся вот этаким родом.

И отчего такой грех с ними случился, что душу свою загубил, то есть Бог его знает; только что бумагу эту оставил, да и то я никак не соображу.

Уж чего не делают господа!.. Сказано, господа... Одно слово: - господа.

"Бог дал мне все, чего может желать человек: богатство, имя, ум, благородные стремления. Я хотел наслаждаться и затоптал в грязь все, что было во мне хорошего.

"Я не обесчещен, не несчастен, не сделал никакого преступления; но я сделал хуже: я убил свои чувства, свой ум, свою молодость.

"Я опутан грязной сетью, из которой не могу выпутаться и к которой не могу привыкнуть. Я беспрестанно падаю, падаю; чувствую свое падение и не могу остановиться. Мне легче бы было быть обесчещенным, несчастным или преступным:

тогда было бы какое-то утешительное, угрюмое величие в моем отчаянии. Ежели бы я был обесчещен, я бы мог подняться выше понятий чести нашего общества и презирать его. Ежели бы я был несчастлив, я бы мог роптать. Ежели бы я сделал преступление, я бы мог раскаянием или наказанием искупить его; но я просто низок, гадок, знаю это - и не могу подняться.

"И что погубило меня? Была ли во мне какая-нибудь сильная страсть, которая бы извиняла меня? Нет.

"Семерка, туз, шампанское, желтый в середину, мел, серенькие, радужные бумажки, папиросы, продажные женщины - вот мои воспоминания!

"Одна ужасная минута забвения, низости, которой я никогда не забуду, заставила меня опомниться. Я ужаснулся, когда увидел, какая неизмеримая пропасть отделяла меня от того, чем я хотел и мог быть. В моем воображении возникли надежды, мечты и думы моей юности. "Где те светлые мысли о жизни, о вечности, о Боге, которые с такою ясностью и силой наполняли мою душу? Где беспредметная сила любви, отрадной теплотой согревавшая мое сердце? Где надежда на развитие, сочувствие ко всему прекрасному, любовь к родным, к ближним, к труду, к славе? Где понятие об обязанности?

"Меня оскорбили - я вызывал на дуэль и думал, что вполне удовлетворил требованиям благородства. Мне нужны были деньги для удовлетворения своих пороков и тщеславия - я разорил тысячи семейств, вверенных мне Богом, и сделал это без стыда, - я, который так хорошо понимал эти священные обязанности. Бесчестный человек сказал мне, что у меня нет совести, что я хочу красть, - и я остался его другом, потому что он бесчестный человек и сказал мне, что он не хотел меня обидеть. Мне сказали, что смешно жить скромником, - и я отдал без сожаления цвет своей души - невинность - продажной женщине. Да, никакой убитой части моей души мне так не жалко, как любви, к которой я так был способен. Боже мой! Любил ли хоть один человек так, как я любил, когда еще не знал женщин!

"А как я мог быть хорош и счастлив, ежели бы шел по той дороге, которую, вступая в жизнь, открыли мой свежий ум и детское, истинное чувство! Не раз пробовал я выйти из грязной колеи, по которой шла моя жизнь, на эту светлую дорогу. Я говорил себе: употреблю все, что есть у меня воли, - и не мог. Когда я оставался один, мне становилось неловко и страшно с самим собой. Когда я был с другими, я забывал невольно свои убеждения, не слыхал более внутреннего голоса и снова падал.

"Наконец я дошел до страшного убеждения, что не могу подняться, перестал думать об этом и хотел забыться; но безнадежное раскаяние еще сильнее тревожило меня.

Тогда мне в первый раз пришла страшная для других и отрадная для меня мысль о самоубийстве.

"Но и в этом отношении я был низок и подл. Только вчерашняя глупая история с гусаром дала мне довольно решимости, чтобы исполнить свое намерение. Во мне не осталось ничего благородного - одно тщеславие, и из тщеславия я делаю единственный хороший поступок в моей жизни.

"Я думал прежде, что близость смерти возвысит мою душу. Я ошибался. Через четверть часа меня не будет, а взгляд мой нисколько не изменился. Я так же вижу, так же слышу, так же думаю; та же странная непоследовательность, шаткость и легкость в мыслях, столь противоположная тому единству и ясности, которые, Бог знает зачем, дано воображать человеку. Мысли о том, что будет за гробом, и какие толки будут завтра о моей смерти у тетушки Ртищевой, с одинаковой силой представляются моему уму.

"Непостижимое создание человек!"

 

Записки маркера - Лев Толстой



 

Лайкнуть ! :)

Открыли страничку сайта на фейсбуке... Зачем, - пока непонятно . Тем не менее, если не трудно, - проголосуйте пожалуйста.

Рыбаки, охотники, туристы - социальная сеть

Рыбалка, Охота, Туризм - Первая социальная сеть

Рыбаки, охотники и туристы! Нас миллионы!
Присоединяйтесь!

при поддержке портала Рыбалка и форума Рыбалка

загрузка...

Поиграть на бильярде или в боулинг?

Bowling master
Bowling master (Боулинг мастер) - боулинг online....
9 ultimate ball
9 ultimate ball ещё одна онлайн флэш игра в девятку -...

Случайное видео

Crazy pool tricks
Crazy pool tricks - Динамичная видео нарезка из красивых...
Исчезающий бильярдный стол
Хотите иметь дома бильярдный стол, но не хотите что бы...
Видеопособие по пулу - система бриллиантов
Видеопособие по пулу - система бриллиантов. Часть 1. 3...
Сталев начинает и выигрывает
Русский бильярд: Сталев начинает и выигрывает. Решающая...

Бильярд и Боулинг

Добавить фирму